Известная телеведущая — о себе после обыска и стране после
митингов
…Лет в десять она была смешной девчонкой с сердитым
взглядом, глядевшей на мир будто из норки. Лет в семнадцать –
томной ундиной, отвергшей Сорбонну ради питерских ночных клубов.
Сегодня, после развязной «блондинки в шоколаде», тридцатилетняя
Ксения Собчак потихоньку примеряет облик «иконы протеста». Собчак и
ее романы, Собчак и президент, Собчак и ее деньги — мы
смотрим сериал, в котором с каждым кадром, как жаловалась Алиса,
«все страньше и страньше». Но за всей этой накипью — сильная
воля и ясный ум. И железная лапа государства, пока несильно
сдавившая нежную шейку, может еще выдавить на свет настоящего
лидера.Известная телеведущая — о себе
после обыска и стране после митингов
…Лет в десять она была смешной девчонкой с сердитым
взглядом, глядевшей на мир будто из норки. Лет в семнадцать –
томной ундиной, отвергшей Сорбонну ради питерских ночных клубов.
Сегодня, после развязной «блондинки в шоколаде», тридцатилетняя
Ксения Собчак потихоньку примеряет облик «иконы протеста». Собчак и
ее романы, Собчак и президент, Собчак и ее деньги — мы
смотрим сериал, в котором с каждым кадром, как жаловалась Алиса,
«все страньше и страньше». Но за всей этой накипью — сильная
воля и ясный ум. И железная лапа государства, пока несильно
сдавившая нежную шейку, может еще выдавить на свет настоящего
лидера.
— Ксения, многих людей, которые наблюдают за динамикой
твоего образа, интересует, что тебя привело к нынешнему активному
гражданскому состоянию?
— Это происходило долго, не в один день.
— И, может быть, связано с тем, что ты открыла для себя
человека демократических воззрений, а не какого-нибудь «буржуя
несимпатичного»?
— Нет, личная жизнь в данном случае вторична. Но такое
уважаемое издание, как «Новая газета», не должно ее
обсуждать…
— И не будет. Речь об идеях, в которых есть некоторая
заразительность: мы ж не всегда знаем, через кого свобода стучится
в наши сердца? Мне все кажется, что твоя метаморфоза имеет какую-то
гамлетовскую подоплеку. Может, тебе открылось что-то из
прошлого?
— Может, и открылось. Но об этом я вряд ли могу сейчас
говорить. Остановимся на том, что есть ряд вещей, которые меня (как
и большую часть нашего общества) сильно покоробили: рокировка
тандема, вопиющие подтасовки на выборах в Думу.
— То, что ты сказала об отъезде из страны, это
реально?
— Это вырвано из контекста. Меня спросили, рассматриваю ли я
такой вариант. Я сказала, что все зависит от того, как будет
развиваться ситуация. В ситуации усиления репрессий, ужесточения
системы, в ситуации гражданской войны и социального бунта здесь
будет невыносимо тяжело жить именно среднему классу, к которому я
себя причисляю.
— То есть ты готова повторить судьбу своего отца?
— Но это не я выбираю судьбу. Судьба выбирает меня. Я лишь
делаю какие-то ходы, которые считаю правильными. Но у меня есть
ощущение, что от нас уже в принципе почти ничего не зависит,
события все равно будут развиваться. Мы уже живем в некоем потоке.
Он существует независимо от того, выйдут завтра на площадь
Навальный, Собчак, Удальцов или не выйдут. Дальше вопрос личной
ответственности каждого из нас. Со своей стороны я сделаю все,
чтобы мы имели «перестройку-2», а не «семнадцатый год». Но
предпосылок ко второму варианту тоже много.
— А ты примеряла на себя плохой сценарий: не успеваешь
улететь за границу и оказываешься в ситуации, которая тебе совсем
не подходит — ни с точки зрения гигиены, ни с точки зрения
географии? Были времена, когда множество людей в стране жило с
готовым чемоданчиком, понимая, что за ними придут.
— Я не революционер. Я не хочу, чтобы за мной приходили! За
мной можно прийти только из личной мести и тоже не понятно, за
что…
— Но как раз по мотивам личной мести сидит не только
гигант Ходорковский, но и бедные дурочки PussyRiot.
— Да, это правда. Но я многое в последнее время просто не
понимаю! Я не понимаю, почему оппозицией у нас называют людей,
которые выходят с лозунгами «За честные выборы!». Нам еще в МГИМО
объясняли, что оппозиционер — это человек с альтернативной
политической повесткой. А люди, которые говорят: дайте нам
соблюдение закона, справедливые суды, честные выборы, — их-то
почему называть оппозиционерами?! Нормальная власть должна их
холить, лелеять, на них опираться.
— Какие уроки ты извлекла из нового, жесткого опыта с
обыском?
— Что все возможно. Что нужно быть готовым к любому повороту
событий. Возникло ощущение новой границы жизни. Мне и в голову не
могло прийти, что ко мне вообще может явиться ОМОН: я считаю себя
добропорядочным гражданином, закон не нарушаю и не видела ни одного
основания для такого прихода. Собственно, мою беспечность (просто
открываю утром дверь на звонок) этим можно объяснить. А вовсе не
ощущением безнаказанности, как это представили. У меня абсолютно
незаконно взяли деньги и при этом даже не объясняли, как и что.
— Есть надежда, что вернут?
— Они обязаны вернуть. Все декларации в порядке. Есть
презумпция невиновности. Они должны доказать, что эти деньги имеют
криминальное происхождение. Иначе нет никаких оснований их
задерживать. Я человек законопослушный, у меня все документы в
порядке.
— А человеческий итог случившегося?
— Это было оскорбительно, унизительно и специально сделано
именно таким образом. Я сейчас думаю, может, начать ремонт в
квартире? Или вообще переехать, потому что мне там очень тяжело.
Мерзко! Они везде ходили, рылись. Я в туалет иду и все время вижу
омоновца, который прямо передо мной, лицом ко мне стоял и смотрел,
пардон, как я справляю малую нужду. Сначала они меня вообще не
пускали в туалет, только через четыре часа после начала обыска
вызвали девушку-оперативника. А пока ее не было, я не могла
терпеть.
— Следователь действительно посоветовал жить не с
оппозиционером, а с чекистом?
— Да. Такой толстенький, с усами.
— А что ты думаешь про общественную реакцию на это, она,
мягко говоря, неоднозначна?..
— Людям всегда нравится, когда кого-то успешного начинают
бить или клевать. Я просто очень удобная фигура для показательных
разборок. Неоднозначный имидж, есть к чему придраться. Но, с другой
стороны, я ощущаю и поддержку.
— Как реагировало твое окружение?
— Есть несколько просто удивительных вещей. Какие-то близкие
люди после обыска ни разу не позвонили. Совсем близкие. Это тяжело,
но это часть опыта.
— Скажи, а чего ради (это уже стало широко известно,
поэтому позволяю себе этот вопрос) вслух читалась твоя частная
переписка?
— Чтобы поиздеваться над Ильей. Чтобы Илью уколоть. Но
оказалось, такие вещи очень сплачивают. Ты же никогда не знаешь до
этого момента, как ты себя будешь вести. И мне кажется, что мы
очень достойно вышли из этого – не было страха, не было
паники…
— Гламур, который ты некоторое время олицетворяла, это
детская болезнь или глубокое пристрастие?
— Смотря что понимать под гламуром. Если желание хорошей
жизни, красивой одежды, вкусных ресторанов, отдыха в красивых
местах, то, мне кажется, это неуничтожимо. И будет у всех людей,
независимо от их достатка. Я не собираюсь лицемерить и говорить,
что это все не про меня. Я вполне прилично зарабатываю (надеюсь,
так будет и впредь), я никогда не заявляла, что хожу в одной
куртке, езжу на трамвае…
— Никто не думает, что ты ездишь на трамвае. Но в
«Фейсбуке» я вижу жаркие дискуссии вокруг количества
экспроприированных у тебя денег. Так скажи нашим читателям, как ты
их заработала.
— Нет. Я принципиально не собираюсь давать никаких
комментариев по поводу этих денег ровно по той причине, что этого
добивается Следственный комитет. Он собирается втянуть нас с
господином Резником (адвокат К.Собчак — прим.ред.) в дискуссию о
том, откуда деньги. Чтобы общественное мнение обсуждало не факт их
незаконного изъятия, а их происхождение. Пусть они предъявляют мне
обвинение, устраивают налоговые проверки и объясняют, на каком
основании мои деньги до сих пор ко мне не вернулись.
— Как ты ощущаешь градус общественной атмосферы?
— Она изменилась. Был некий подъем. А сейчас люди впадают в
уныние, потому что (и это не сурковская пропаганда) наметился очень
опасный вектор. Либо протест будет крайне левый, либо возникнет
ситуация абсолютного застоя. И тот, и другой вариант, на мой
взгляд, для страны губителен. И это не то, ради чего я выходила на
площадь.
— А ради чего ты выходила?
— Ради справедливости. Ради того, чтобы силы, которые сейчас
вообще в политике не представлены, стали приходить к власти и
что-то менять. Но это не «Левый фронт» Удальцова, а демократические
либеральные силы с правым уклоном. К сожалению, ситуация последних
месяцев показывает, что существует явный перекос в ультралевую
сторону.
— Ты считаешь, что угроза гражданской войны
реальна?
— Сейчас ситуация, когда невозможно делать никаких
предсказаний. Я просто вижу, что Удальцов своей убежденностью
вызывает широкие симпатии, но если все пойдет в сторону социального
протеста, то и Удальцов покажется мягким и умеренным. Шестого мая
было целое море коммунистических знамен, портретов Сталина.
Люди, занимающиеся политикой, в том числе социалисты, и
справедливороссы, и тот же Удальцов, должны делать все, чтобы
протест не перешел в революцию бедных против богатых, потому что
это снесет абсолютно всех. И придут другие силы и другие люди.
В этом смысле гражданский бунт с единственным объединяющим лозунгом
«Путин, уходи!», на мой взгляд, бессмыслен. Не надо требовать
невозможного. Нужно выдвигать выполнимые требования. А стенка на
стенку, когда легитимность власти подтверждена международным
сообществом, когда ОМОН, милиция, ФСБ — в одних руках, а в
других — только лозунги и ожесточение… Эта ситуация
может привести к очень плачевным вариантам.
— Ты веришь в возможность диалога с нынешней
властью?
— Я верю, что сегодня это единственная форма, которой нужно
добиваться. Нужна схема, в рамках которой должно быть осуществлено
главное – процесс со-зи-да-ни-я! Программа, с которой захотят
войти в диалог.
Требовать диалога, когда за тобой огромное количество протестующих,
наверное, правильно. Но это не работает! После Сахарова и Болотной
власть ради спокойствия в стране должна была вступить в диалог. Но
этого не произошло. Политика — искусство возможного. Значит,
нужно делать следующий шаг. Выходить уже с некоей общей платформой,
неким объединенным усилием.
— То есть интеллектуальная консолидация?
— Да! Единственная возможность спасения. И выхода на
следующую ступень. Но как объединить Акунина с Навальным и еще
желательно Удальцовым?! Пока это кажется нереалистичным. Демократы
никогда не могли между собой договориться, и это всегда приводило к
их погибели. А власть действует гораздо умней и последовательней.
Они создают возможности регистрации партий, при отсутствии блоков
– чтобы все переругались, каждый залез в свою маленькую нишу
и оттуда выкрикивал лозунги. Самое обидное будет, если власть
окажется умнее оппозиции.
Нужно срочно создать объединенную силу, которая отождествлялась бы
с оппозицией и могла бы представлять ее интересы. Есть ряд ярких
лидеров, и вопрос в том, сумеют ли они поступиться личными
амбициями и создать такой компактный фронт.
— А тебе не кажется, что события, которые сейчас
разворачиваются, имеют какую-то фарсовую подоплеку?
— Нет, они превращаются в фарс отдельными людьми. Скажем,
ролик Джигурды про PussyRiot— верх идиотизма. Странным мне
кажется и пение Чириковой. Наверное, и у меня есть какие-то
ошибки…
— Как не быть! Например, как ты лажанулась с вопросом к
Чулпан…
— Нет, я не считаю, что это ошибка. И мое интервью с ней
показало, что я была права. Я извинилась не за факт задавания
вопроса, а за то, что он принес какие-то негативные эмоции Чулпан.
Потом я задала ей еще очень много вопросов, и лично у меня больше к
ней вопросов нет.
— Хочешь быть президентом?
— Нет. Я точно знаю, что я хочу делать. И кем я хочу быть. Но
впечатление, что меня выталкивают всеми силами в политику. И может
так оказаться, что у меня просто не останется альтернатив.
Я знаю, в чем я профессионал. Я хочу, чтобы у меня была возможность
делать большое политическое шоу, честное, с острыми социальными и
общественными темами. Развиваться в этом. На «Дожде» я работаю с
огромным удовольствием, но сама ситуация толкает меня, и я
вынуждена активно участвовать в политической жизни…
— Ну узницу совести из себя пока тоже не делай. В любой
момент можешь сказать: ребята, я не выхожу и не участвую,
правильно?
— Нет, я так сказать не могу: потому что в этом моя позиция.
Но я хочу заниматься своей профессией, как ею занимаются Акунин или
Парфенов.
Леонид Геннадьевич Парфенов, которого я очень люблю и уважаю, так
же выходит на митинги, его позиция по некоторым вопросам более
радикальна, чем моя. При этом его имя не стоит в блок-листах
Первого канала, он появляется на экране, у него дома нету обысков.
Есть четкий тренд: людей из «Лиги избирателей» не трогают. Абсурд
заключается в том, что моя позиция ближе всего как раз к «Лиге
избирателей». Мой протест очень умеренный: я за некую
эволюционность. За то, чтобы внедряться во власть, выигрывать
выборы. Устраивать референдумы. Не за то, чтобы идти с вилами на
Кремль, кричать: «Путина – на нары!» и требовать его
отставки. Я в этот путь не верю и идти по нему не хочу. Выглядит
это, как капризы ребенка, который топает ногой, вопя: «Хочу
игрушку!». За этим нет никакой реальной силы.
— Но в наше время, на наших глазах совершались падения
режимов: от Чаушеску до Каддафи…
— И где среди «арабской весны» мы видим, что после переворота
людям стало жить лучше?! Я не про свои политические амбиции. Я про
жизнь людей.
— А что сегодня для Ксении Собчак значат эти слова —
«политические амбиции»?
— Повторяю. Если ситуация будет складываться так, что меня
полностью лишат возможности заниматься профессией, если меня будут
выдавливать в радикальность, я все равно подставлю левую щеку: не
хочу на агрессию отвечать агрессией и хвататься за парабеллум! Но я
не знаю своего внутреннего порога. И ни один человек не знает.
Вполне возможно, что от организованной травли, от ощущения
несправедливости происходящего во мне может зародиться другая
энергия!
— Есть ощущение, что Путин недоволен лично тобой?
— Мне кажется, он неправильно интерпретирует мои действия или
ему их интерпретируют. И тут проблема, мне кажется, уже личной
мести. То, что происходит со мной, это личная история. По какой-то
причине он считает меня предателем. Но у меня такого ощущения
нет.
Я считаю, если человек просто говорит о вещах, которые в дальнейшем
могут привести к катастрофе, этот человек друг, а не враг. Если
человек призывает услышать его поколение и предлагает пути решения
проблем, этот человек друг, а не враг. Я не раз предлагала людям во
власти пути снижения градуса недовольства в обществе. Потому что
это важно. Я не принимаю позиции, что мы не ведем ни с кем
переговоров, не дай бог, не заходим в Кремль! Считаю, надо убедить
власть: диалог необходим. Среди проектов, которые я предлагала
высоким чиновникам, были и конкретные изменения по Общественному
телевидению, и социальные лифты для молодых, и реальные молодежные
структуры.
Но складывается впечатление, что реальность не нужна. Нужны
какие-то симулякры. И я пытаюсь объяснить, что это просто больше не
работает! И не вижу во всем этом никакого предательства. Самый
реальный вариант для нас всех, чтобы Путин услышал и понял эту
ситуацию. И пошел на контакт.
— Думаешь, на него кто-то может в этом смысле
повлиять?
— Есть десятки людей, если не сотни, которые каждый день
воссоздают Владимиру Владимировичу некую реальность. Эта реальность
к нашей имеет очень опосредованное отношение. Чем выше поднимается
человек, тем более размытым становится изображение…
Двенадцать лет у власти и огромный клан заинтересованных в том,
чтобы система воссоздавалась. Все сплошь «первые ученики», которые
отлично понимают, как что работает, но не всегда доносят это до
первого лица…
— Ну это смешно: снова «Сталин ничего не знал»?!
— Да проблема в том, что в окопах сидят по одну сторону и по
другую! И совершенно не знают, какой вид открывается из того,
другого окопа.
— Другой окоп больше похож на блиндированный вагон: свет,
горячий душ, водка, икра, мягкие кресла.
— Но наша проблема состоит в том, что мы даже не можем
предположить, что там реально думают. У меня есть инсайды, и я
понимаю, что вся эта история про Госдеп — не пропаганда. А
реальная позиция! Реальная! То есть не желание опростофилить
простых людей. Они, правда, думают, что протестное движение —
это заговор. И за ним американское спонсорство, участие Госдепа,
огромное количество наймитов. И еще все подается в таком виде, в
каком человек желает видеть. И у него есть абсолютная уверенность,
что это шпионская развязанная акция.
Вообще, я уверена, что первый срок Путина, когда люди поменяли
колбасу на свободу, был успешным. Но последние годы экономической
деградации и смутной политической ситуации сыграли свою роль. Не
будь сейчас этого третьего срока, не было бы и такого волнения и
ожесточения.
И к тому же мы живем во все убыстряющемся времени. В обществе,
которое все время хочет чего-то нового: новой картинки, новых
ощущений. А картинка все время одна. И в обществе, которое
развивается быстрей, чем политическая система, возникает внутренняя
усталость.
— Мода на протестное сознание проходит?
— Мне кажется, ее уже нет. Процесс откатился в обратную
сторону. Все чуть-чуть напуганы. Обысками, ужесточением ситуации.
Рассерженные горожане — это люди, которые готовы
протестовать, но они против радикальных изменений. Они точно не
готовы на жесткач — ни с той, ни с другой стороны.
— Чувствуешь за плечами голос поколения, некую
силу?
— Это единственное, что поддерживает.
— Своего отца в нынешнем контексте представляешь?
— Мне кажется, для него все это было бы большим
потрясением.
— Как считаешь, он бы тебя одобрял?
— Надеюсь, что да.
—А мама что говорит?
— Мама в шоке.
— Во Франции есть понятие «икорные левые», то есть люди,
которые сидят в ресторанах Латинского квартала, сытые,
благополучные и чающие революционных перемен. В некотором смысле на
тебя похоже?
— Только в некотором. Мое главное политическое требование
очень простое: я хочу жить в цивилизованном, правовом, европейском
государстве. Мне безразличны имперские амбиции. Мне противно
унизительное положение страны нефтяной экономики. Я хочу, чтобы мы
признали, что у нас большие проблемы и с производством, и с
развитием ключевых отраслей. И начали выстраивать экономику заново.
Хочу, чтобы МГУ был не на 139-м месте, а входил в десятку мировых
вузов. Чтобы у нас были музеи современного искусства, актуальные
театры. Чтобы был сильный парламент.
— А в парламенте видишь себя?
— Я себя вижу на главном федеральном канале с интересной,
острой, сатирической программой на политические и социальные темы.
Это сейчас невозможно. Несвобода — как раковая опухоль. Она
на всех распространяется. И Ургант уже не может так весело
пошутить, и бабушка правильно проголосовать, и дороги
разваливаются.
— У тебя чувство сострадания обостренное или
ординарное?
— Оно обострено по отношению к пожилым людям. Вот это —
до слез. Может, это связано с моими собственными проблемами,
одиночеством, боязнью старости.
— Проблема одиночества для тебя метафизическая? Или вполне
конкретная?
— Скорее метафизическая. У меня есть друзья, люди, которые
меня поддерживают. Но сейчас, конечно, она обостряется.
Источник:
http://www.novayagazeta.ru/politics/53213.html?p=2#comments
